Взывая к теням предков

Кристиан Тилеманн возглавляет оркестр с 2012 года, ежегодно руководя постановкой нескольких спектаклей на сцене Дрезденской Земперопер (так, в январе этого года он продирижировал тетралогией Вагнера «Кольцо нибелунга») и выступая с симфоническими концертами. Дирижер с удовольствием приезжает в Россию, меломанам памятны его концерты в Москве и Петербурге с Венским и Мюнхенским филармоническими оркестрами.

Наряду с российскими столицами на карте нынешних гастролей не случайно появился и Калининград. Тилеманн давно увлекается историей Восточной Пруссии, даже написал в соавторстве и выпустил книгу про замок Фридрихштайн, разрушенный уже в советские годы. Центр этой земли, Кёнигсберг, переименованный в 1946 году в честь скончавшегося «всесоюзного старосты», до разрушительной бомбардировки в 1944 году был одним из красивейших европейских городов. В 2010 году Тилеманн уже приезжал на западные рубежи нашей страны вместе с Венским филармоническим оркестром, чтобы почтить память немецкого композитора Отто Николаи, родившегося в 1810 году в Кёнигсберге.

По организационным причинам концерт прошел на неприспособленной для академической музыки площадке. Несколько лет Тилеманн мечтал выступить в стенах восстановленного уже в наше время Кафедрального собора, рядом с которым похоронен знаменитый философ Иммануил Кант, и, наконец, его желание исполнилось. Если для Москвы и Петербурга была приготовлена классическая, привычно составленная программа (увертюры к операм «Оберон» и «Эврианта» Вебера, Второй фортепианный концерт Листа (солист Денис Мацуев) и Четвертая симфония Брамса), то для Калининграда был выбран «Немецкий реквием» Брамса, сыгранный с таким артистическим совершенством, которого стены собора, функционирующего сегодня как концертно-выставочный зал, точно не помнили за время советской истории.

Выбор этого сочинения, конечно же, был неслучаен и обусловлен рядом причин. Составивший сам на основе Священного Писания тексты для своего «Реквиема», Брамс говорил, что охотно вместо слова «немецкий» поставил бы слово «человеческий». В своем произведении он больше сделал акцент на уповании в торжество добра и милосердия, красочно живописуя свою излюбленную тему противостояния человека перед лицом неумолимого времени. Семь частей «Немецкого реквиема» подобны семи эмоциональным стадиям, от блаженного умиротворения до горького отчаяния, от страхов и сомнений до твердой веры.

Уже с первых звуков «Реквиема», раздавшихся в воскресный майский вечер в сводах собора, стало ясно, что дирижер не просто совершенным образом наизусть интерпретирует партитуру, но творит самый настоящий обряд, посвящая его когда-то жившим в этом месте людям, среди которых были и выдающиеся умы, и военные таланты, и простые ремесленники. Исторические фотографии Кёнигсберга дают представление об архитектурном ансамбле, буквально сметенном войной с лица земли. Сегодня собор стоит в гордом одиночестве среди деревьев на острове, омываемом протоками реки Преголя, и почти ничто не напоминает того, что когда-то этот район был плотно застроен старинными домами, и что там интенсивно шла жизнь.

Властным дирижерским жестом Тилеманн словно вызывал «тени ушедших предков», и подобно Китежу, поднимался прекрасный город, с возвышающимся силуэтом старинного замка, где сейчас высится уродливый советский недострой, черепичными крышами аккуратных домиков, с острыми шпилями старинных церквей, с немецкими вывесками, с горожанами, спешащими по своим неизменным делам. Бесчисленные «тени» прошлого словно заполняли собор под мерные удары литавр, звучащих во второй части «Ибо всякая плоть – как трава», и с удивлением взирали на современных россиян, не имеющих никаких корневых связей с тем краем, где они сейчас живут. Интересно, что отдельные слова «Немецкого реквиема» практически совпали с эпитафиями, выгравированными на вмурованных в стены собора старинных могильных плитах: «…Они покоятся здесь в надежде на вечную жизнь», «…Но я хочу, чтоб мой Спаситель жил и меня потом из недр земли к блаженству пробудил», «…Если это славное деяние, то оно в том, чтобы чистым сердцем почитать Бога и украшать жизнь добрыми нравами…» Воля дирижера словно наделяла особой медиумной силой артистов хора, оркестра и солистов. Изумительный мягкий и бархатный баритон Кристоф Поль в третьей части «Господи, дай знать мне о конце дней моих…», звонкое сопрано Кристиана Карг в пятой «Так и вы теперь имеете печаль» обращались к залу словно от лица давно ушедших из жизни личностей. Имеющий особое расположение к опере Кристиан Тилеманн превратил сочинение Брамса в настоящую духовную драму, в которой участниками становились и музыканты, и слушатели, и даже стены собора, и где музыка была непобедимой божественной силой, способной воскресить все самое лучшее и благое в человеке.