Сквозь стекло События

Сквозь стекло

На шесть композиторов пришлось: семь сочинений, две страны, две войны, три узника концлагерей, потоки чернил и разрыв между пьесами почти в столетие. Программа закрытия «reMusik» назвалась «Родина и Родина». В этом «и» – и дистанция, и факты биографии. И даже отзвук классического анекдота: «Вы (у) родины сходите?»

Для фестиваля важным показался диалог. Так, рядом оказались трое композиторов-эмигрантов из начала ХХ века – Николай Обухов, Иван Вышнеградский, Артур Лурье – и трое живых и творящих: Сысоев, Невский, Раннев. Смешали, пересыпали друг другом, уверили зрителей, что заказанные для «reMusik» вещи находятся в диалоге с предшественниками.

Конечно, всё в каком-то смысле говорит со всем. Но в «Родинах» этот диалог вышел как у глухого со слепым. Нет, не бессмысленный. Скорее несопоставимый по опыту.

«Мертвым» определили то, что они написали в период одной войны и дали говорить лишь инструментами.

У Николая Обухова – необязательная, непритязательная пианина, сама по себе ровная и декоративная. Что-то кафешантанное, так должны играть в ресторанчике, среди разговоров и дыма. Слегка вспоминается Дебюсси, где-то далеко в анамнезе этих клавиш «Затонувший собор» с его почти арфовыми переливами. Год премьеры – 1915. Уже война, но в «Dix tableaux psychologiques› ее почти не слыхать. Разве что фразы-периоды, которыми оперирует Обухов, коротковаты. Не больше десяти-двадцати секунд, которые оканчиваются где-то в басу, буквально спотыкаются о низкие звуки. Все время есть этот чужеродный призвук, далекий, ни о чем пока не говорящий. Но уже нервно. Пианину дробит, прерывает, но она не сдается, встает и возвращается к своей простоте-украшению пространства.

«Chant douloureux et Etude» Ивана Вышнеградского (1918 года) начинает такое же ровное, но более густое, уверенное пианино. К нему присоединяется рвущаяся скрипка – но это все еще не тот нерв. Страсти, местами с клочьями, но игрушечные. Из театра. Как будто на дворе всего лишь рубеж веков.

Кларнетный «The mime» Артура Лурье (аж 1956) свободно гуляет и распевается, поднимается ввысь, изображает из себя то птичку, то движение ветра, то вовсе пастушеские рожки. Что-то альпийское, с горочками, духовая пастораль. Его же «La flûte à travers le violon» (1935) – милая штучка про со-звучание, со-впадение. Снова вольный воздух. Переклички, повторения, пробы путей друг друга, перегонки.

Кажется, подбор слишком покойных, слишком мелодичных «старших» нарочен. Что-то из репертуара «которое мы потеряли». Не ясно, кто терял, в какой именно стране (все трое композиторов – эмигранты, чей путь лежал во Францию). Это то, старое, до потрясений. Когда можно было флейтой изобразить трель.

Живые же беспросветны. В разной степени пессимистичны, но все помнят про излом войн и смертей.

Голоса – еще одно важное отличие «современных людей». Сысоев, Невский и Раннев не жестко, но ограничены необходимостью озвучить письмо – необходимостью так или иначе трактовать текст, находить для него форму.

Сысоевское письмо («Mon aimée, ma belle Irène») – самое спокойное, конвенциональное. Ему достался полный внутренней экзальтации текст Бориса Вильде, послание трезвого, но ушибленного всей романтической литературой сразу, человека перед дулом пистолета. Вильде готовится к расстрелу – а для своей жены расстилает покрывало из слов в вагнеровском духе: «Вечное солнце любви встает из пучины смерти. Возлюбленная моя, я готов, я иду. Я покидаю Вас, чтобы вновь встретить в вечности». Сысоев же в этом статичном, мертвенно-нервном послании слышит (почему-то) дорогу. Здесь бесконечно щелкают кастаньетки, будто ударяются друг о друга деревянные шары – или цокает лошадь в упряжи. Сухие, почти без аккомпанемента удары кольцуют пьесу: если письмо относит в конец дороги, то музыкально это лишь часть неизвестного и одинокого, скорее всего, пути. Куда, кому он предстоит – неважно. Предсмертные просветления Вильде Сысоев услышал ровно, лишь с небольшими всплесками на отдельных, самых важных словах – и позволил им растаять в конце, испариться. Будто автора не расстреливали, а сожгли, и голос – тот самый дым.

Невскому выпало письмо Елизаветы Скобцовой матери – и в нем голос живет уже автономно. Скрипит, проваливается, теряет внезапно силы. Текст прост, лишь поручения: не присылай это, пришли то. Невский следует: не дает петь, забирает дыхание и громкость, заставляет переходить на совсем официальное чтение. Будто рядом существуют два человека. Один страдает, мучается, почти исходит силами. Другой смотрит со стороны, зачитывает необходимые указания. Две стороны голоса (исполнитель один, скачет по техникам) разрезаются, взрыхляются аккордами фортепиано – совсем низкими, опознаваемыми скорее как случайные удары.

У Раннева же – самое оптимистичное по содержанию (уже освобождение из лагеря, жизнь впереди) и самое нецельное по исполнению послание. Оно дробится не на фразы, на слоги, распадается на атомы. Внезапно взмывает в высотные экстремумы, сталкивается в лоб с инструментами, врезается в них. «Enfin je suis libre» дисгармоничен и рассеян по пространству, неверно, неловко ступает. Как обессилевший, с нервными приступами и видениями человек.

Мейерхольд и одушевленные предметы События

Мейерхольд и одушевленные предметы

В Москве проходит выставка, приуроченная к 150-летию со дня рождения первого авангардного режиссера в СССР

Музыка для Ангела События

Музыка для Ангела

В Московской филармонии продолжается «Лаборатория Musica sacra nova»

Будь в команде События

Будь в команде

Второй день «Журналистских читок» открыл новые творческие перспективы молодым журналистам

Что сказано трижды, то верно События

Что сказано трижды, то верно

В Российской академии музыки имени Гнесиных открылся Всероссийский семинар «Журналистские читки»

Кочующие меж жанровых границ

Фестиваль «reMusik.org» постулирует среди прочего «расширение жанровых границ» новой музыки и претендует на демонстрацию «точки пересечения мировоззрений разных композиторов». Наиболее явственно это показал Ensemble of Nomads.

Группа молодых музыкантов из Швейцарии, тихого европейского плавильного котла, изрядно контрастировала с основной программой фестиваля «reMusik». Вместо концертных платьев и парадного черного цвета концерта-открытия – то, что вполне можно назвать прикидом. Состав инструментов тоже уводит прочь из академического мейнстрима: на главных ролях электрогитара и ударные, а классические фортепиано и скрипка основательно подзвучены. В каждой пьесе задействовано видео. Взаимодействие звукового и визуального – отдельный сюжет концерта.

Пьеса Алексея Наджарова «NW» стала референтной точкой, условным академическим началом отсчета, от которого в разные стороны расходились векторы ослабевающей конвенциональности.

Ударная установка в пьесе Гари Бергера «Spins› отсылала одновременно к хард-року и Ксенакису, добавляя к ним их собственные электроакустические отражения.

Мультимедийный перформанс Эмилио Гуима «Speaking of Which» был построен на все усложняющейся полифонии видео и звука, когда отслоившиеся от исполнителей экранные двойники вместе со своими живыми оригиналами затевают головоломную игру с ожиданиями зрителей-слушателей.

Досадный сбой с воспроизведением видео в пьесе Михаэля Вертмюллера «Immer schneller der Propeller, immer besser Herr Professer» позволил слушателям с головой ринуться в постоянно нарастающие стретты и фугато, которые легко бы сделали внятными основные понятия полифонии любому профану. Судя по фотографии с исполнения этой пьесы, видео построено на мельтешении разного размера цифр, что должно было бы добавить дополнительное измерение в восприятие полифонических построений, обострив чувствительность к числовой природе музыки.

Вторая пьеса Гари Бергера «31 mal lösen» сплавляла музыку и видео в такое целое, которого можно было бы добиться, поместив камеру внутрь звучащего рояля: на экран проецировалось изображение хитроумного приспособления из реле, проводов и угадывающихся под матовым покрытием электромагнитов, на которые исполнитель выкладывал что-то вроде разогнутых скрепок. Кусочки проволоки в этой мини-фабрике звука пускались в пляс, постепенно приобретающий звучание и драйв металлопрокатного цеха.

Что же значила в этом случае формула о расширении границ и пересечении мировоззрений? Согласно Nomads, она о том, что новая музыка может быть крутой и модной, сочетая сложную конструкцию с сумасшедшим напором. Несмотря на разнообразие – от мультимедийного перформанса до DIY и обратно, – или благодаря ему, этот концерт смело можно было бы рекомендовать тому самому «человеку с улицы», жупелу дискурса о современной академической музыке.

Всеволод Митителло