C 24 января по 1 февраля в столичных залах проходит фестиваль «Юрий Башмет – 50 лет на альте». На самом деле маэстро празднует двойной юбилей, отмечая в эти дни свое 65‑летие. За эти годы о нем написаны сотни статей на всех языках мира, ведь он совершил прорыв, сделав скромный оркестровый инструмент полноправным солистом. Но игрой на альте не ограничиваются достижения Музыканта: лауреат Госпремий, народный артист СССР Юрий Башмет руководит двумя оркестрами, возглавляет кафедру альта в Московской консерватории, инициировал открытия образовательных центров по всей России, на основе которых создал Всероссийский юношеский оркестр… А еще многочисленные фестивали, которые он проводит в России и за рубежом. Но есть еще одно качество, известное близкому кругу: Юрий Башмет – чудесный рассказчик, и в его запасе всегда найдутся истории «на случай», иногда смешные, иногда поучительные, но всегда – из жизни.
Специально для журнала «Музыкальная жизнь» маэстро Башмет поделился с Евгенией Кривицкой воспоминаниями о далеких и не очень событиях
Я учился в период перелома, когда на альтовой кафедре в консерватории, с одной стороны, считалось, что на альте надо играть талантливо, а с другой, говорилось: «Альтист – это скрипач с темным прошлым». Тогда было время перехода от романтизма – салонного, к более рациональному поколению музыкантов. Я учился в тот период, когда в консерватории преподавали Слава Ростропович, Юрий Янкелевич, Лев Наумов. Непререкаемым авторитетом был Давид Ойстрах. Для скрипача, идущего к нему на урок, это было что‑то экстраординарное, как аудиенция у Юрия Гагарина. Помню Дмитрия Цыганова – потрясающе играл, казалось бы, уже старичок, но виртуозность феноменальная. Я застал многих из них, бывал на уроках, знал, как студенты трепетали перед Леонидом Коганом, Давидом Ойстрахом.
Одной из первых меня поддержала Вера Горностаева. Вначале она пригласила меня к себе на телепередачу «Беседы у рояля», написала теплую статью. Потом мы много общались, я играл с ее дочерью Ксенией Кнорре в ансамбле: помню, мы у них дома репетировали Двойной концерт для альта и рояля Михаила Ермолаева-Коллонтая – труднейшее сочинение.
Изначально я был «черным лебедем» в классе Дружинина, так как попал к нему после смерти Борисовского, в конце моего первого курса консерватории. Дружинин был абсолютно гениальным педагогом – не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о нем. Но наши человеческие отношения складывались сложно: я приходил на урок, а он слушал других, меня как бы не замечал. И так неделями. Потом все‑таки меня вызывал и занимался, и такие уроки были на «вес золота». Кроме того, пока я ждал своей очереди, я ретранслировал его советы моим соученикам. Это тоже были уроки. Спустя несколько лет, в Мюнхене, Дружинин, поздравляя с победой, с первой премией, сказал: «Юрка, считай меня своим учителем». «Федор Серафимович, это так и есть», – ответил я.
Но вначале я чувствовал себя «в толпе»: все вокруг готовились на конкурсы, а для альтистов международных соревнований не существовало. И вроде как перспективы не намечалось. Тогда я попросил скрипача Александра Винницкого, состоявшего в моем квартете, поинтересоваться у Госконцерта насчет альтовых конкурсов. Он по секрету дал программу состязания в Будапеште – тогда еще решался вопрос, будет СССР принимать участие или нет. Среди прочего в программе значилась Чакона Баха, и я стал ее бешено учить. Через пару недель встретил Дружинина в коридоре: «Меня очень пугает Чакона Баха. Вот тебе программа, ты поучи, что сможешь, и приходи на урок. Ты у меня самый тепленький, надо пробовать». Я пришел через день и сыграл наизусть Чакону. У него шок – он же не знал, что я уже две недели ее учил. И начались совсем другие занятия.
Это было, кажется, в конце 1980‑х. Лечу как‑то в самолете, рейс Париж – Москва. Приносят прессу, я разворачиваю газету «Известия», там фото девочки и написано, что для жизни ребенка не хватает 1 тысячи долларов – 39 собрали, а нужно 40! Я позвал стюардессу и спрашиваю: как сделать, чтобы срочно передать эту сумму? Готов это немедленно сделать. Ждать нельзя, это вопрос времени. Она объяснила, что линию с Москвой нельзя установить, только в случае форс-мажора. Я начинаю взывать – может телеграфом? Тоже нельзя – командир самолета отказал. Когда оставался час до посадки, стюардесса вдруг пришла счастливая: третий пилот в обход первого согласился передать информацию в Москву. Я поставил условие, что отдам деньги прямо в руки родителям. Им сообщили, пока мы летели, и на выходе, у трапа, рыдая, встречала рейс мама девочки. Я ей передал деньги, и потом они с дочкой несколько лет подряд приходили ко мне на концерты в БЗК и дарили цветы…
Меня часто спрашивают, как я отношусь к современной музыке, новому искусству? Не мне, человеку, который сыграл сорок новых концертов для альта, надо задавать такой вопрос, а публике. В некоторых залах люди сидят и смиренно слушают всякую «ерунду», словно зомби. А потом, лет через пять оказывается, что они начинают понимать, стали интеллектуалами. Но все равно это меньшинство. Значит, надо комбинировать классику с новым, неожиданным, взвешенно подходить к составлению программы, чтобы не потерять ни одного слушателя.
Кстати, это относится и к опере. Парадоксально, да? Считается, что это самый популярный жанр. Но ведь темпы жизни ускоряются. И уже пять часов отсидеть «Кольцо нибелунга» Вагнера могут только избранные. Если предложить выслушать всю тетралогию бизнесмену, спонсирующему оперу, то он просто убежит. Поэтому сейчас на классику ходит в основном пожилая аудитория. Она исчезнет, а придут ли ей на смену дети, внуки?
Я постоянно пытаюсь пробовать что‑то новое – отсюда мой интерес к театральным проектам. Бывало, что режиссеры предлагали мне выступить в амплуа драматического актера. Я отказываюсь: это самостоятельная профессия. Или я недостаточно смелый?
Из области эксперимента – моя программа с Дианой Арбениной и группой «Ночные снайперы». Но я и в области кроссовера стараюсь добиться высокого художественного результата, сделать это событием искусства. Объясняю своим музыкантам, что наша цель – обогатить нашими лучшими достижениями эстраду. Мы в данном случае не фон, не «подтанцовка», а равноправные партнеры. Очень слежу за качеством подзвучки – буквально до скандала, если ритм-секция «забивает» соло гобоя, флейты. Моя позиция – раз участвуют «живые» инструменты, их должно быть слышно.
Юбилейный фестиваль сложился из трех концертов вокруг моего дня рождения. Я предложил очень хорошим молодым альтистам – кореянке Хва Юн Ли (обладательница Гран-при моего прошлого альтового конкурса), англичанину Лоренсу Пауэру, нашим Андрею Усову и Максиму Рысанову выучить концерты Эшпая, Канчели, Турнейджа, Губайдулиной. Сейчас от молодых редко исходит инициатива, поэтому пусть через музыку, в том числе созданную для меня, они напомнят о моей главной идее – сделать альт равноправным сольным инструментом.
К моему юбилею написано и сочинение Г. Кнокса «To Ysaÿe, for Yuri» для ансамбля из 50 альтистов. Для себя я оставил квинтет Брамса в переложении для альта и камерного оркестра и «Styx» Канчели для альта, хора и симфонического оркестра.
Фестиваль продолжает VIII Международный конкурс альтистов «Виола Мастерс», впервые в новом для себя формате: к участию в состязании допущены только те участники, которые уже стали лауреатами других международных конкурсов. Его заключительный гала-концерт состоится 1 февраля 2018 года в Филармонии-2.
Это было в Турине. Лучшие музыканты, после закрытия оркестров в Италии, объединились в Оркестр Туринского радио. Я там должен был дирижировать, а соло играл только Поэму Леденева. Дальше было гениально – есть видеозапись, которую показывали даже по каналу «Евроньюс»… Мой любимый инструмент работы Тесторе взорвался у меня в руках: износ материала, струны все вылетели, подставка упала в зал.
Я повернулся в зал, оркестр затих, и я им сказал по‑английски по поводу инструмента: «Извините, но это made in Italy». Они рассмеялись, однако я почувствовал, что, наверное, задел их. Решил исправиться, а получилось еще хуже: «Но не сегодня сделано, а 200 лет назад». И я ушел со сцены. Тут пришел концертмейстер альтов и предложил свои инструменты – большой и маленький. Я выбрал большой альт, очень удобный, и сыграл соло. На следующий день вышли статьи, описывавшие это событие. Критики отмечали, что «чужой» альт (как они думали, работы прославленного Маджини) звучал великолепно, обворожительно и так далее. Маджини для альтистов, это как Страдивари для скрипачей. Но фокус в том, что в тот день концертмейстер взял не подлинный Маджини, а копию современного мастера – как раз того, который мне в Турине восстанавливал альт. Мастер получил невероятное паблисити – его инструмент приняли за легендарный шедевр. Но он действительно делает очень хорошо, и в прошлом году альт, на котором я тогда играл, получил Гран-при в Нью-Йорке как «Лучший инструмент года». Так что верна поговорка: «Не имей Амати, а умей играти».
У меня было представление о Тихоне Хренникове как о могучем, грозном начальнике. Срабатывал инстинкт советского человека, которому всегда кажется, что его прослушивают и что вот-вот сошлют в Сибирь.
У меня была проблема: нет работы – нет прописки, и наоборот. Замкнутый круг. И я попросил Александра Чайковского, ученика Хренникова, устроить встречу. Я пришел, объяснил ситуацию – строится кооператив Большого театра, я могу купить квартиру, но не могу встать на очередь, так как у меня нет прописки. Пока мы минут двадцать разговаривали, письмо за его подписью уже было готово (хотя потом я им не воспользовался). Все было мило, Хренников расположил меня к себе позитивным отношением. Но когда я уходил, Тихон Николаевич меня спросил: «У меня есть Концерт для виолончели, его пробует играть альтист Михаил Толпыго, но получается как‑то не очень. Может, ты попробуешь?» У меня сердце застучало, мысль в голове – конечно, следовало это ожидать. Я набрался смелости и ответил: «Считаю, что когда композитор сочиняет, он слышит конкретный тембр инструмента. Буду счастлив, если вы для меня напишете». «Я знал, что ты умный парень – иди».
Когда мы встретились через много лет на каком‑то приеме, Тихон Николаевич, совсем старенький уже, мне сказал: «Ну вот, сейчас приду домой и засяду писать альтовый концерт». Но так и не случилось… Многие молодые исполнители, которым он помогал, прошли через его концерты – Репин, Венгеров, Кисин… Но я бы не стал презрительно относиться к его музыке. Важно, как сыграть: когда я как‑то в Ленинграде попал на концерт, где Хренникова играл Кисин, на меня это произвело огромное впечатление. Позднее, когда у нас состоялось несколько речиталей в Америке, Женя спросил, есть ли в репертуаре «Новой России» Хренников? И прислал мне ссылки послушать. Мы потом с большим успехом исполняли Первую симфонию. На дистанции могу сказать, что Хренников по сути своей был оптимистом, радостно проживал жизнь, что и отражалось в музыке.
Со мной постоянно случаются необычные вещи. Планида у меня такая. Осенью мне сообщили, что в Центральном государственном архиве Москвы найдена неизвестная пьеса Шостаковича для альта и рояля. Две странички с надписью «Экспромт». Вдова композитора, Ирина Антоновна Шостакович высказала пожелание, чтобы ноты показали мне. Я обрадовался, стал ждать, и вдруг через несколько недель информация: мэр Москвы, будучи в «Геликон-опере», преподнес театру в подарок эти ноты и выразил надежду, что при следующем его посещении в декабре это сочинение «будет поставлено».
Рассказывали, что альтисты оркестра «Геликона» тянули жребий, кто из них первый сыграет. Но в итоге я получил приглашение от Димы Бертмана выступить 8 декабря перед Сергеем Собяниным, который собирал послов в «Геликоне». Переписали мне ноты, оказалось, что это Адажио и Аллегро, длящиеся 1 минуту 20 секунд. Меня представляли со сцены минут пятнадцать, перечисляя все регалии, а потом мы с моей дочерью Ксенией вышли и играли 1 минуту 20 секунд.
Партия альта – семь строчек, у фортепиано – вроде «ум-ца, ум-ца», но когда мы с Ксенией сели репетировать, то услышали невероятные гармонические находки, интересные модуляции. Искра гения Дмитрия Дмитриевича проявилась и в такой крошечной пьеске.
На V Санкт-Петербургском культурном форуме я участвовал в Совещании по вопросам поиска, поддержки и профессиональной подготовки талантливой молодежи в сфере искусства – его провел Президент России Владимир Владимирович Путин. Он открыт и готов к максимальной поддержке культуры – я уверен. Остальное – вопрос стратегии. Речь ведь в глобальном плане о чем? Восстановить старую схему, когда есть школы для одаренных детей, которых обучают по эксклюзивной системе. Потом они оказываются в главных консерваториях. Талантливых людей нельзя подгонять под стандарты. Моя учительница по физике в средней школе «охраняла»: идет урок, она вызывает меня к доске, я встаю, бледный от страха, так как ничего не знаю. И она меня спрашивает: «Идешь, или тройка?» Я тут же соглашался. Она ведь знала, что у меня были блестящие успехи по специальности, и относилась снисходительно к моим пробелам. Конечно, плохо, что я не знаю так глубоко физику или химию, но не было бы других достижений. Убежден, что должна быть эксклюзивность подхода и общая образованность – литература, история… Математика музыкантам, кстати, тоже очень нужна – не для подсчета гонораров, а для игры в ансамбле, в оркестре, для исполнения современной музыки с ее сложными ритмами.
Наше дело требует системности, ведь из самородков из глубинки, от которых может умиляться публика в телевизионных шоу, не сделать действующий симфонический оркестр.
Считаю, что чем больше будет оригинальных образовательных учебных заведений, тем лучше. «Сириус», «Артек», мои образовательные центры… У нас своя система: прямые прослушивания в регионах, отборы в образовательные центры, конкурсы, подготовка и выступления в составе Всероссийского юношеского симфонического оркестра, который, как выразился Никита Михалков, и есть «настоящая национальная идея». Они собираются на сессии, потом разъезжаются домой, но там их друзья- соученики видят, что если будут работать, стараться, то тоже смогут попасть в такой проект. Это стимул, это будоражит.
